Ленинградский паек
К. Барыкин Хлеб, который мы едим Ч. 1
В Музее истории Ленинграда хранится черствый, потемневший не от времени, темный с самого своего появления на свет сухой ломоть хлеба. И сухарем-то не назовешь, хоть и высох кусок. Обычный хлеб не так сохнет и не так черствеет. Это суточная блокадная норма на одного человека. В хлебе этом – мало муки. Много – примесей. 125 граммов. «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам…»
В стихотворной строке трагизм и величие, в ней и будничная реальность жизни города. Свидетельства тех дней потрясают. Военный совет фронта с начала сентября по 20 ноября 1941 года пять раз сокращал нормы выдачи хлеба населению, трижды уменьшал продовольственный паек фронтовым частям. И когда читаешь воспоминания, когда говоришь с пережившими блокаду, одно слово в них занимает самое, может, главное место. Это слово – «хлеб». Был он желанен, как ничто и никогда прежде. Представьте хлебную карточку – бумажный листочек, расчерченный на квадратики с цифрой 25. За пять таких кусочков бумаги, с ноготь каждый, выдавался скудный дневной паек. Двадцать пять граммов хлеба – величина почти неосязаемая. Да и сумма всех пяти слагаемых, — каждый скажет, недостаточно этого для жизни. Сто двадцать пять граммов. Двести пятьдесят – по карточкам рабочих. Ленинградская блокадная карточка. На каждой – надпечатка: «При утере карточка не возобновляется». Суровая мера, но необходимая. «Продовольственная карточка являлась единственным источником получения продуктов, — свидетельствует представитель Государственного Комитета Обороны в осажденном городе Дмитрий Васильевич Павлов. – Она была дороже денег, дороже картин великих живописцев, дороже всех других шедевров искусства».
Город жестоко голодал – весь город, без исключения. Страна предпринимала огромные усилия, чтобы помочь ленинградцам. Путь к ним был один – через Ладожское озеро. Или по воздуху. Но много ли переправишь самолетом? И отправлялись в отчаянной смелости рейсы баржи и сухогрузы. За осень 1941 года через Ладогу перевезли около 44 тысяч тонн зерна, муки и крупы… Шел, пробираясь зимними, неведомыми врагу тропами, партизанский обоз – вез Ленинграду хлеб, масло, мясо. Три тысячи пудов продовольствия доставили партизаны ленинградцам. Но этого было недостаточно, чтобы накормить жителей города. а кольцо блокады сжималось, и к городу пробиться становилось труднее день ото дня. Вражеская артиллерия обрушила на него более 150 тысяч тяжелых артснарядов, 107 тысяч бомб.
Первыми подверглись бомбардировке продовольственные склады. Они занялись высоким, дымным, издалека видным пламенем, внося в души щемящую тревогу. Все, кто мог, помогали тушить пожар, и вскоре огонь затих, причинив вреда меньше, чем представлялось поначалу. Город жил, ленинградцы превратили его в неприступную крепость. Дух советского человека таков, что и в самые трудные дни он остается человеком, невзгоды закаляют. Ленинградцев поддерживала вера в наш советский строй, одна из заповедей которого с особой силой проявилась в те дни – делалось все возможное, чтобы помочь Ленинграду. В гитлеровской ставке начинали понимать – захватить Ленинград силой не удастся.
И тогда фашистские стратеги разработали новый план. Город должен задохнуться в тисках голода. Гитлер заявил: «Ленинград сам поднимет руки. Он падет, рано или поздно. Никто не освободит его…. Ленинграду придется умереть голодной смертью». Ленинградцы голодали, но продолжали борьбу – солдаты защищали город оружием, жители – своей стойкостью, мужеством, дисциплиной. Трагизмом наполнены строчки из стихотворения Анны Ахматовой: Как из недр его вопли «Хлеба!» До седьмого доходят неба… Ленинград думал о хлебе. Не мог не думать. Но он не ждал его как манны небесной. Он пек хлеб. Каждый день на хлебозавод имени Бадаева, тот самый, из ворот которого совсем недавно по утрам разъезжались фургоны с веселым ситником и румяным калачом, приходили пекари. Пламя в печах не гасили. Опасались: не хватит сил пустить печи заново. Смену, полторы, две работали у печей изнуренные, но не сдающиеся люди. Это о них рассказывала «Правда»: о Нине Алексеевне Рылеевой, Анне Ивановне Сергеевой, Екатерине Ивановне Чернышовой, о том, как несли они свою огненную вахту. — Работали по двенадцать часов. Как только на ногах держались! Получишь двести пятьдесят граммов хлеба и притронуться боишься. Начнешь есть – и съешь весь… а впереди смена. И дома ждут мама и три сестренки. Галя самая младшая, три годика ей было. Лежит, помню, закутанная в одеяло и платок, глаза большие-большие, смотрит и тихо-тихо: «Хлеба…». Ей бы кусочек лишний с чайком, а где взять? Чтоб с завода принести хоть бы корочку – и думать никто не смел. Совесть не позволяла… Галю схоронили…
Советские писатели Алесь Адамович и Даниил Гранин написали «Блокадную книгу» — исповедь переживших блокаду людей, их записанные на магнитофонную ленту рассказы. Одна из ленинградок: «Выхожу я со двора своего, рядом с Генеральным штабом, и вижу – около калитки, совсем прижавшись, сидит мальчик. Мне показалось, что ему лет шесть. Я спрашиваю: «Что ты здесь делаешь?» Он говорит: «Я пришел сюда умирать». Мария Ивановна Горшкова, тестовод хлебозавода Московского района, из цеха выходила только во время авианалетов и артобстрелов; тогда она, член команды местной противовоздушной обороны, поднималась на крышу, ловко и привычно топила в железной бочке с водой зажигалки или засыпала их песком или просто сбрасывала их с крыши. «В один из налетов, — вспоминает она, — на завод было сброшено семь фугасок и 240 зажигалок». Тушили пожар, и снова вниз, к печам. В следующий налет на крышу поднималась другая команда, а они оставались у печей. «Если кто-то погибал, его место занимал другой, но печь не останавливалась…» Здесь, на заводе, в те военные годы и принял М. И. Горшкову в члены партии. «Осенью 1941 года завод остановился: не было топлива, электроэнергии и муки. От бомбежек сгорела часть подсобных помещений. Простояли около трех месяцев: в цехах стало холодно, трубы промерзли насквозь». Пускали завод зимой. Для того чтобы хоть как-то согреть помещение, разводили костры прямо в цехах. В печи были вмурованы котлы, приносили с улицы снег, растапливали его. На этой воде и замешивали тесто. «Были сделаны деревянные ящики, в которые заливали воду, ссыпали муку и месили тесто. Вручную. Вручную же подавали тесто на разделку. На заводе действовала всего одна печь. Электричества еще не было, оборудовали и пустили заводскую блокстанцию, на которой работал один движок. Во время работы он перегревался, чтобы как-то охладить его, тоже собирали снег и по цепочке передавали к движку. Если же движок все-таки останавливался, то приходилось крутить вручную, чтобы не сгорел хлеб». Пекарь блокадного Ленинграда Домна Федоровна Густова начала свою трудовую деятельность на хлебозаводе «Новая заря». Хлебозавод находился в прифронтовой зоне, часто попадая под обстрел. Домна Федоровна работала на печах с выдвижными подами. Как уж она, в ту пору девчонка, с ними справлялась – сейчас и не представить. Руки и ноги были обожжены, голова кружилась от недоедания и тяжелой, непосильной работы. Мастер-пекарь Лидия Ивановна Винокурова пришла на завод Петроградского района восемнадцатилетней девушкой. Мука поступала по «дороге жизни», через Ладогу. Переправу часто бомбили. Случалось, машины проваливались в полыньи и на завод мешки привозили мокрыми, пробитыми осколками. От воды и мороза мука в них была комками. Лидия Ивановна вручную растирала каждый комок, а затем выбивала мешки, чтобы не осталось ни пылинки.
— Трясешь его, трясешь, все надеешься, может, что в швах осталось, — рассказывает Лидия Ивановна. – За водой мы, как правило, ходили на Малую Невку. На дрова разбирали разрушенные деревянные дома, таскали в кочегарку бревна и доски. Неподалеку от завода снаряд попал в деревянный дом, разметал стены. Начали разбирать развалины. Принесешь бревно, отдышишься. Пилой и колуном на дрова его переведешь. Схватится огонь, по сухому он быстро идет. Вроде веселей. Прислонишься к печи, и совсем хорошо, уходить не хочется. Только голодно было очень. Но напьёшься воды, вроде полегчает. Работали и на заводских огородах в Старой Деревне, есть такое местечко под Ленинградом. Капусту выращивали, картошку. Клубней было мало, поэтому каждый перед посадкой в землю разрезали на несколько частей, по числу «глазков».
— Выходных на войне не бывает, и мы работали без отдыха, по-фронтовому старались работать, — рассказывала мне известный ленинградский хлебопек Анна Николаевна Горохова-Юхневич. – Пекла я суррогатный хлеб и все думала: если доживу до победы, первым делом съем буханку ситного. Сяду за стол, налью стакан сладкого горячего чая – и съем. И во сне мне иногда снился белый хлеб.
Но сны приходили редко, мы мало спали, некогда было… Как бы надо сберечь навсегда память о тех, кто пек хлеб в блокадном Ленинграде: о Марии Ивановне Горшковой, о Домне Федоровне Густовой, о Лидии Ивановне Винокуровой и, конечно, о Николае Антоновиче Лободе. Мне о нем рассказала Мария Ивановна Горшкова. Я записал ее рассказ слово в слово. — Беда одна не ходит… Однажды начали на районном хлебозаводе смену, посадили хлеба в печь, получаса не прошло, как что-то ухнуло в ее чреве, загудел огонь сильнее обычного. Потом заскрежетало железо, и лента стала. Заглянули внутрь, а там формы сгрудились, видимо, под заклинило. Первая мысль была: сгорит хлеб и ничего тут не поделаешь. Пропадут, испепеляться в огне буханки. Выйдет из строя и печь, не будет давать хлеб – ни завтра, ни послезавтра. Ремонт можно будет начать, когда печь остынет. Николай Антонович Лобода, был он в ту пору главным механиком, недолго раздумывая. Подошел он к печи там, где кладка была нетолстой, в один кирпич, ударил по стенке ломом. Раз, второй, третий, пока не пробил в стене дыру. Надел ватник, поверх его второй, две пары рукавиц, низко на лоб натянул шапку-ушанку. — Плесните-ка на меня водицы, — попросил стоявших рядом. – Да не жалейте, потом принесу отдам, — успел пошутить. И шагнул в раскаленную печь. Все, кто был в цехе, собрались у пролома. Через несколько минут выполз из печи Лобода. Глотнул воздуху припал к ведру с водой. Сказал: «Остальную на меня!» И снова полез в печь. С первой попытки расцепить формы Лобода не смог, но потом это удалось – под освободился от смятых форм, расклинился.
Заработала печь. Николай Антонович Лобода всю войну проработал на хлебозаводе. И в мирное время продолжал трудится на нем.