Мы объезжали в долине Фрио гурты скота с маркой «Треугольник-О». Вылезшая вперед ветка сухого мескита зацепилась за мое деревянное стремя. Я вывихнул себе ногу, и это заставило меня слечь в лагере на неделю.

На третий день моей вынужденной праздности я дополз до фургона-кухни и беспомощно свалился там под разговорным обстрелом, которому подверг меня Джедсон Одем, наш походный повар. Джед по природе своей был монополистом. Судьба, со свойственной ей склонностью к издевательству, навязала ему профессию, в которой он был лишен в течение большой части своего рабочего дня какой бы то ни было аудитории.

Таким образом, я оказался манною в пустыне джедова вынужденного молчания.

В это время меня терзало непреодолимое желание поесть чего-нибудь такого, что не подходило бы под понятие лагерного пайка. Меня посещали видения мамашиного буфета, «глубокого как первая любовь». Я спросил:

— Джед, вы умеете делать блинчики?

Джед положил свой шестиствольный револьвер, которым он собирался бить бифштекс из антилопы, и стал передо мною в позе, которую я не мог оценить иначе, как угрожающей. Мое впечатление, что поза эта не предвещала для меня ничего доброго, еще усилилась, когда Джед устремил на меня из светло-голубых своих глаз взгляд, полный холодного подозрения.

— Слушайте, вы – сказал он с подлинным, но сдержанным гневом, — вы это просто сказали или хотели меня разыграть? Ребята, верно, рассказывали вам насчет меня и этой истории с блинчиками?

— Нет, Джед, — сказал я искренно, — я спросил просто так. Мне кажется, я отдал бы сейчас моего коня и седло за стопку масляных, румяных блинчиков с патокой. А что, разве была какая-нибудь история с блинчиками?

Джед сразу смягчился, когда увидел, что я не балаганю. Он принес из фургона несколько таинственных мешочков и жестяных банок и разложил их в тени куста, под которым я расположился. Я смотрел, как он медленно ими манипулирует, развязывая бесчисленные веревочки.

— Не история, собственно говоря, — ответил Джед, продолжая возиться, а некоторые логические несуразности, которые произошли со мною, с этим красноглазым сопляком из Майред-Мюла, в Каньяде, и с мисс Виллелой Лирайт. Я ничего не имею против того, чтобы рассказать вам.

Он сделал паузу, затем продолжал:

— Я клеймил в ту пору скот, находясь на службе у старичины Билля Туми, на Сан-Мигуэле. В один прекрасный день мне смертельно захотелось поесть чего-нибудь такого, что не мычало, не блеяло, не хрюкало и не измерялось бы гарницами. Я сел на моего коня и направил лыжи в лавку дяди Эмсли, у переправы Пимиента на Нуэсесе.

Около трех пополудни я накинул поводья моего коня на сук мескита и прошел пешком последние двадцать шагов до лавки. Я вскочил на прилавок и объявил дяде Эмсли, что по всем признакам мировому урожаю фруктов грозит гибель. Через минуту я получил мешочек сухарей, ложку с длинной ручкой, и около меня стояли открытые банки с абрикосами, ананасами, вишнями и сливами, а дядя Эмсли усердно открывал топориком другие сосуды. Я чувствовал себя, как Адам в раю до его неприятностей с яблоками. Я вонзил шпоры в бока прилавка и начал работать моей двадцати четырёхдюймовой ложкой. Вдруг я случайно взглянул на двор дома дяди Эмсли, который находился рядом с его лавкой.

Там стояла девушка, — девушка, импортированная со всем своим инвентарем. Она играла крокетным молотком и с улыбкой наблюдала мои действия, направленные всецело к поощрению консервной промышленности.

Я слез с конторки и отдал лопату дяде Эмсли.

— Это моя племянница, — сказал он. – Она приехала из Палестины погостить. Хотите познакомиться?

«Из святой земли», — сказал я себе. Мои мысли упирались немножко, когда я хотел загнать их в загон. – Почему же нет? Факт, что там были ангелы, в Пале…»

— Конечно, дядя Эмсли, — сказал я громко. – Мне было бы чрезвычайно лестно познакомится с мисс Лирайт.

Дядя Эмсли повел меня во двор и представил нас друг другу.

Я никогда не был робок с женщинами. Я никогда не мог понять, каким это образом люди, умеющие укротить перед завтраком мустанга и не боящиеся бриться в темноте, вдруг начинают потеть и теряться перед куском коленкора, обёрнутого вокруг того, вокруг чего ему полагается быть обёрнутым. Через восемь минут я и мисс Лирайт гоняли уже крокетные шары, как двоюродные брат и сестра. Она пустила мне шпильку насчет количества съеденных мною фруктовых консервов. Я не полез в карман за словом и отплатил ей указанием на некую особу, по имени Ева, которая первая посеяла неприятности из-за фруктов на первом свободном пастбище мира.

— Кажется, это было там у вас, в Палестине? – Я ей ввернул это так легко и мило, словно поймал на аркан однолетку.

Так я встал на короткую ногу с Мисс Виллелой Лирайт. С течением времени мы сблизились еще больше. Она жила в Пимиента в интересах своего здоровья, — очень хорошего, между прочим, — и ради климата, который был там на сорок процентов жарче, чем в настоящей Палестине. Сначала я ездил повидать ее раз в неделю. Но потом я сообразил, что если я удвою число поездок, то буду видеть ее в два раза чаще.

Однажды я поехал на одной недели в третий раз. Тут-то и появились на арене блинчики и этот красноглазый сопляк.

Сидя за прилавком с персиком и двумя сливами во рту, я спросил дядю Эмсли, что поделывает мисс Виллена.

— Она поехала кататься с Джексоном Бардом, — ответил дядя Эмсли, — овчаром из Майред-Мюла, в Каньяде.

Я проглотил персиковую косточку и две сливовых… Мне показалось, что кто-то придержал прилавок под уздцы, пока я слезал с него. И потом я пошел прямо, пока не наткнулся на дерево, к которому была привязана моя лошадь.

— Она поехала кататься, — прошептал я на ухо коню, — поехала с Джексоном Бэрдом, мулом из овчарни в Каньярде. Ты можешь себе представить это, мой старый, верный коняга?

Мой конь заплакал на свой лад. Это был ковбойский конь, и он не любил сопляков.

Я вернулся в лавку и сказал дяде Эмсли:

— Как вы сказали: овчар?

— Да, я сказал: овчар, — ответил дядя Эмсли. – Вы наверно, слышали про Джексона Бэрда? У него восемь пастбищ и четыре тысячи голов лучших мериносов, какие только есть южнее северного полярного круга.

Я вышел сел на землю в тени лавки и прислонился к кактусу. В растерянности я сыпал песок в мои сапоги и произносил целые монологи на тему об этом проклятом сопляке.

Я никогда не считал нужным обижать овчаров. Я встретил раз одного овчара, читавшего в седле латинскую грамматику, так хоть бы я его пальцем тронул! Они никогда не раздражали меня, как они раздражают большинство ковбоев. Что же, я пойду теперь и начну увечить чабанов, которые едят за столами, носят ботинки и говорят свами на высокие темы.

Я всегда давал им дышать, как и вы не станете бить кролика. Я всегда обращался с ними деликатно, даже скажешь другой раз что-нибудь насчет погоды. Ну, конечно, я не пил с ними у стойки. Я никогда не представлял себе, что стоит вообще сердиться на сопляка. И за то, что я был великодушен и позволял им жить, один из них вздумал кататься с мисс Виллелой Лирайт!

За час до заката парочка прикатила и остановилась у забора. Овечий джентльмен помог барышне слезть с коня. И они стали обмениваться игривыми и рассудительными замечаниями. Потом этот птичий Джексон вскочил в седло, приподнял свой головной горшок и затрусил по направлению к своей овечьей ферме. Я высыпал песок из моих сапог и отцепился от кактуса. Бэрд не успел отъехать и полмили от Пимиенты, как я поравнялся с ним на моем коне. Я назвал этого сопляка красноглазым, но это неверно. Его зрительные приспособления были довольно серые. Но ресницы у него были красные, а волосы песочного цвета. Можете себе представить фигуру! Овечий пастух. Максимум, вообще ягнячий. Маленький человечишка с желтым шелковым платком на затылке и ботинками на шнурках.

— Добрый вечер, — сказал я. – Вы едете сейчас рядом со всадником, которого обыкновенно называют «Джедсон-в-каждом-дуле-по-покойнику». Называют так за мою стрельбу. Если я хочу, чтобы незнакомый человек узнал, кто я такой, я всегда представляюсь ему до выстрела. Потому что я терпеть не могу протягивать руку покойнику.

— Вот как, — сказал он совершенно спокойно. – Очень рад познакомиться с вами, мистер Джедсон. Я Джексон Бэрд из ранчо Майред-Мюла.

Как раз в этот момент один мой глаз увидел степную курочку, спускавшуюся с холма с молодым тарантулом в своем меню, а другой мой глаз заметил ястреба, сидевшего на сухой ветке. Я сбил их друг за другом из моего сорок пятого калибра, чтобы Бэрд видел, как я стреляю.

— Два из трех готовы, — сказал я. – Птицы вообще притягивают к себе мои пули.

— Метко, — сказал овчар, не моргнув глазом. – А вам не случалось никогда пропуделять по третьему выстрелу? Кстати, недурной дождик прошел на прошлые недели. Очень хорошо для молодой травы. Правда, мистер Джедсон?

— Вилли, — сказал я, подъехав к нему вплотную. – Ваши ослепленные родители могли дать вам кличку Джексон, но вы, без сомнения, просто жалкий, пугливый Вилли. Бросим эти, знаете, анализы дождей и вообще элементов и поговорим на языке, на котором не говорят обыкновенные попугаи. Вы завели себе скверную привычку кататься с молодыми девицами из Пимиенты. Я знаю птиц, из которых делали фрикасе за меньшие проступки. Мисс Виллена не нуждается в гнезде, свитом из овечьей шерсти птицею породы Джексонов. Так вот, что вы желаете: прекратить это дело или оправдать мое прозвище «В-каждом-дуле-по-покойнику», в котором четыре тире и, по крайней мере, одна погребальная колесница.

Джексон Бэрд покраснел немного, но тотчас же рассмеялся.

— Позвольте, мистер Джедсон, — сказал он. – Вы вообразили себе что-то несоответствующие. Я был, правда, несколько раз у мисс Лирайт, но вовсе не с теми намерениями, о которых вы думаете. Цель моих поездок в Пимиенту чисто гастрономическая.

Я взялся за ружье.

— Всякий койот, — сказал я, — который позволит себе непочтительно…

— Подождите минутку, — прервал меня Бэрд. – Дайте мне объяснить. Что я буду делать с женой? Если бы вы когда-нибудь видели мою ферму, вы поняли бы… я сам себе готовлю и сам штопаю свои чулки. Еда – единственное мое удовольствие. Мистер Джедсон, вы попробовали когда-нибудь блинчики, которые печет мисс Лирайт?

— Я? Нет! – сказал я. Я даже не знал, что она занимается кулинарными манипуляциями.

— Это не блинчики, а небесные солнца, — сказал он. – Солнца, подрумяненные на амброзиальном огне Эпикура. Я отдал бы два года жизни за рецепт, по которому она делает эти блинчики. Вот зачем я езжу к мисс Лирайт. Но мне не удалось пока узнать у нее этот рецепт. Это старый рецепт, который передается в их семье из рук в руки вот уже в течение семидесяти пяти лет. Чужим они его не сообщают. Если бы я узнал этот рецепт, я мог бы сам себе делать блинчики на моей ферме, и я был бы счастливым человеком.

— Это факт, — спросил я, — что вас интересуют блинчики, а не руки, которые их месят?

— Факт! – сказал Джексон. – Мисс Лирайт, конечно, очень милая девушка, но я могу вас уверить, что мои намерения по отношению к ней не заходят дальше гастроно…

Он увидел, что моя рука потянулась за ружьем и изменил свой стиль.

— … дальше желания узнать секрет приготовления этих блинчиков, — закончил он.

— Вы уж не такой плохой человечишка, — сказал я, стараясь быть справедливым. – я бы, собрался превратить ваших овец в сирот, но бог с вами, гуляйте на этот раз. Только смотрите у меня, держитесь блинчиков, и так крепко, как средний блин в стопке держитесь за своих соседей сверху и снизу. И не смешивайте сироп с сантиментами. Иначе у вас на ферме будут петь панихиду, и вы ее не услышите, потому что вы сами будете покойником.

— Чтобы убедить вас, что я вполне искренен, — сказал овчар, — прошу вас, не откажите мне в вашем содействии. Вы с мисс Лирайт добрые друзья. Может быть, вам она не откажет. Если вы достанете мне этот рецепт, даю вам слово, меня больше не увидят в Пимиенте.

— Вот это так! – сказал я и протянул ему руку. – Я достану вам этот рецепт, если только сумею, и буду очень рад оказать вам услугу.

Он повернулся к большой кактусовой заросли на Пьедру, в направлении Майред-Мюла, а я взял курс на северо-запад, на ранчо старичины Билля Туми.

Мне только через пять дней после этого разговора удалось попасть опять на Пимиенту. Мы провели с мисс Виллелой очаровательный вечер. Она немножко пела и совершенно измучила пианино, заставляя его цитировать из разных опер. Я имитировал гремучую змею, рассказывал про новый, изобретённый Мак-Фием, способ сдирать с туш шкуры и описал путешествие, которое я некогда совершил в Сен-Луи. Наше взаимное расположение здорово росло. И я подумал: «Если мне теперь удастся убедить Джексона Бэрда испариться, мое дело будет в шляпе». Я вспомнил обещание, которое он мне дал в связи с рецептом на блинчики, и подумал: «Надо убедить мисс Виллелу сообщить этот рецепт мне. Но тогда уж берегись, Бэрд. Если ты попадешься мне за пределами Майред-Мюла, ты у меня запрыгаешь».

Часов около десяти я надел на себя вкрадчивую улыбку и сказал мисс Виллеле:

— Вы никогда не угадаете, что мне нравится еще больше, чем вид рыжего быка на зеленой траве. – Хорошие, горячие блинчики, политые сахарной патокой!

— Да, — сказала она, — это, действительно, очень вкусно. Как вы сказали, мистер Одем? Как называется эта улица в Сен-Луи, на которой у вас унесло ветром шляпу?

— Блинная улица, — ответил я и подмигнул ей в знак того, что насчет семейного рецепта мне известно и что ей не удастся своротить меня с этой темы, потянув меня за рога. – Послушайте, мисс Виллела, скажите, правда, как вы их делаете? Эти блинчики вертятся у меня в голове, как фургонные колеса. Ну, начинайте же, ну… фунт муки, восемь дюжин яиц и так далее. Как там дальше? Валяйте весь каталог.

— Простите меня, я на минутку, — сказала мисс Виллела, посмотрев на меня боком, и соскользнула с табуретки.

Она прошла во внутренние комнаты, и тотчас же оттуда вышел дядя Эмсли в одной жилетке с кувшином воды. Он повернулся к столу, достал стакан, и я увидел, что из заднего кармана у него торчит револьвер. «Святая яичница, — подумал я. – Ну и держится же эта семейка за свои кухонные рецепты. Готова защищать их с оружием в руках. Я знал семьи, которые не поднимали столько шума даже из-за семейных разделов».

— Выпейте-ка стакан воды, — сказал дядя Эмсли. – Вы слишком много ездили сегодня, Джед, и переутомились. Постарайтесь думать о чем-нибудь другом.

— Вы знаете, как делаются эти блинчики, дядя Эмсли? – спросил я.

— Я не особенно разбираюсь в их анатомии, — ответил дядя Эмсли, — но я думаю так: надо взять решето негашеной извести, немножко дрожжей, соды и муки и смешать их, как водиться, с яйцами и сливочным маслом. Что, старый Биль будет грузить весною быков на Канзас-Сити?

Это было все, что я мог узнать по части блинчиков в этот вечер. Я не удивился, что Джексон Бэрд, считал это дело тяжелым. Пришлось пока что плюнуть на блинчики, и мы поговорили с дядей Эмсли насчет всяких ветров и циклонов…

Потом вошла мисс Виллена и сказала «спокойной ночи», и я поехал на ранчо.

Приблизительно через неделю я столкнулся с Джексоном Бэрдом. Он возвращался из Пимиенты, а я ехал туда.

Мы остановились поболтать.

Узнали вы подробности об этих проклятых оладьях? – спросил я.

— Ни черта! – сказал Джексон. – Мне не везет… а вы пробовали?

— Пробовал, — сказал я. – Это все равно, что выманить дикую собаку из ее норы скорлупою от ореха. Этот рецепт блинчиков какое-то табу, судя по тому, как они за него держатся.

— Я почти готов от него отступиться, — сказал Джексон с таким отчаянием в голосе, что мне стало его жалко. – Я так хотел узнать этот рецепт… чтобы самому готовить себе блинчики на моем одиноком ранчо. Я не сплю по ночам, думая об этих проклятых блинчиках.

— Не отступайте, — сказал я ему, — и я тоже еще попробую. Один из нас накинет же, наконец, лассо на рога этому проклятому рецепту. Ну, пока будьте здоровы, Джекси!

Вы видите, у нас были в это время самые мирные отношения. Когда я узнал, что он не ухаживает за мисс Виллелой, я стал полон к этому белобрысому сопляку самой широкой снисходительности. Чтобы удовлетворить запросы его аппетита, я продолжал попытки по назначению из мисс Виллелы рецепты. Но стоило мне произнести слово «блинчики», как глаза девушки начинали бегать по сторонам, и она старалась переменить тему. Когда я настаивал, она выскакивала из комнаты, и на сцену появлялся дядя Эмсли с кувшином воды и револьвером в кармане.

В один прекрасный день я скакал на Пимиенту с чудным букетом голубой вербены, которой я набрал из стада полевых цветов в прерии Отравленной Собаки. Дядя Эмсли посмотрел на мой букет одним глазом и сказал:

— Слышали новость?

— Скот разбежался? – спросил я.

— Виллела и Джексон Бэрд обвенчались вчера в Палестине, — сказал он. – Я только что получил письмо.

Я уронил букет в бочку с патокой. Новость, сообщенная мне дядей Эмсли, войдя в мое ухо, так и покатилась по всему моему организму, пока не вышла через верхний левый карман моей рубашки. Только тогда я пришел в себя.

— Не можете ли вы повторить мне это еще раз, дядя Эмсли? – попросил я. – Может быть, мой слух изменил мне, и вы сказали, что цена на телок-прима упала до четырех долларов восьмидесяти центов за штуку на копытах? Или что-нибудь в этом роде?

— Повенчались вчера и уехали в свадебное путешествие на Ниагару… а что, вы ничего разве не замечали? Джекс Бэрд стал ухаживать за Виллелой с того самого дня, как они поехали кататься.

— Тогда, — заревел я, — какого же чёрта он мне крутил с этими блинчиками? Объясните мне это! – Но, как только я сказал «блинчики», дядя Эмсли как-то насторожился и сделал шаг назад.

— Кто-то разыграл меня здесь с этими блинчиками, — сказал я, — и я это обнаружу. Я думаю, вы должны знать. Скажите мне, или я сделаю из вас битое тесто.

Я шмыгнул вслед за дядей Эмсли за прилавок. Он хотел схватить свой револьвер, но он был в ящике, и он ошибся на два дюйма. Я схватил старика за ворот сорочки и запихнул в угол.

— Говорите о блинчиках! – сказал я. – Или я вас самого превращу в блин. Мисс Виллела печет их?

— В жизни она не испекла ни одного блинчика, и я их никогда не видел, — сказал дядя Эмсли. – Успокойтесь, Джед! Ну, успокойтесь! Вы переутомились, и эта ваша рана в голове затуманивает ваш рассудок. Попробуйте больше не думать о блинчиках.

— Дядя Эмсли, — сказал я, — я не ранен в голову, по крайней мере, настолько чтобы мои умственные способности совсем усохли. Джексон Бэрд сказал мне, что он ездит к мисс Виллеле с целью добиться от нее рецепта, как печь блинчики, и просил меня, чтобы я разведал у нее для него, по какой накладной они делаются… Я это сделал, а результаты вы сами знаете. Так, что же, этот красноглазый сопляк разыграл меня, или что?

— Отпустите мой воротник, — сказал дядя Эмсли, — я вам расскажу. Похоже на то, что Джексон Бэрд в самом деле разыграл вас. На следующий день после того, как он ездил кататься с Виллелой, он пришел и сказал нам, чтобы мы остерегались вас, если вы заговорите о блинчиках. Он сказал, что у вас была какая-то история в лагере. Там будто пекли оладьи, и какой-то парень треснул вас по голове сковородкой. Джексон сказал, что, когда вы разгорячитесь очень или переутомитесь, эта рана начинает у вас свербеть, и вы начинаете вроде как бы сходить с ума по блинчикам. Он сказал, что тогда вас надо сейчас же отвести от этой мысли и успокоить, и тогда вы не опасны… Ну, мы с Виллелой делали все, что могли, вы знаете сами.

Н-да, этот Джексон Бэрд – особенный тип сопляка.

Рассказывая, Джед медленно комбинировал какие-то специи, доставая их из своих мешочков и банок. К концу его рассказа передо мной очутился окончательный продукт его производства – пара с пылу, с жару горячих блинов на оловянном блюде. Из какого-то секретного места повар достал кусок чудного масла и бутылку золотистого сиропа.

— А когда же это произошло? – спросил я его.

— Уже три года, — ответил Джед. – Они живут теперь на ранчо Майред-Мюл. Но я не видел с тех пор ни его, ни ее. Говорят, Джексон Бэрд убирал свое ранчо качалками да гардинами в то время, когда потчевал меня этими блинчиками. Ну, да я скоро примирился с этим. Только ребята узнали и смеются.

— Вы приготовили эти блинчики по тому знаменитому рецепту? – спросил я.

— Да разве я не объяснил вам, что никакого рецепта вообще не было, — сказал Джед. – Ребята пережевывали эту историю с блинчиками, пока сами не помешались на них. Я вырезал этот рецепт из газеты. Как на вкус?

— Замечательно, — ответил я. – Почему вы сами не кушаете, Джед?

Я услышал вздох.

— Я сказал Джед.

— Да я их в рот не беру!